Прозостихи
Главная страница сайта Эссе о минитекстах Министихи Минирассказы Переводы


ПРОЗОСТИХИ 1999 – 2000



Из цикла

СРЕДА В СРЕДЕ ОБИТАНИЯ



Двухголовый человек и бумажная жизнь

Это был двухголовый человек. Он сидел за конторским столом и писал чью-то судьбу. Входили сотрудники, вносили и выносили папки с трудовыми буднями. Заглянула маленькая девочка и вдруг закричала, забилась в конвульсиях: “Ой, кто это у вас сидит СТРАШНЫЙ?!”
     Девочку увели лечиться от галлюцинаний, перед дверью водрузили охрану.
     Все это рассказано не просто так, а в назидание любителям подсматривать в замочную скважину своей бумажной жизни.



Политика

Политика приходила к нам через окна. У нас было много окон с разных фасадов. Только вот крышу никто не видел. Говорят, ее венчает золоченый купол, но золото-то откуда? Ведь цвет нашего флага медный, а девиз одиноко плещется в бездонной мошне.



Царь-Пушка

Царь-Пушка выстреливает в нас царями. Это началось давно, еще когда Илья Муромец, которого злые вороги накрыли Царь-Колоколом, проломил себе путь в русскую народную былину. В 1917 году жерло Царь-Пушки заткнули Декретом о земле и воле, но очень скоро и землю, и волю вытряхнули, и пушка выпалила по нам очередной парочкой российских самодержцев. Как остановить пушку, никто не знает. Вот и сейчас мимо кельи, где смиренно пишутся сии строки, самолетиком промелькнула худощавая фигурка в мышиной мантии и милицейской фуражке.



Неразменный рубль

Когда на рынок входит неразменный рубль, все вокруг замолкает. Торговля останавливается, бьют колокола, крестьяне ломают шапки. Неразменный рубль обходит прилавки, ласково улыбается женщинам. Он знает, что все равно скоро уйдет, но знает и то, что он обязательно сюда вернется.



Эхо

Эхо говорит ласковым русским голосом. Если эхо говорит не русским голосом, это не наше эхо. Если эхо говорит русским, но не ласковым голосом, это эхо суровых лет России.



Философский камень

Философский камень — это тот булыжник, которым римский легионер размозжил голову Архимеду. На каждого философа где-то отложился такой камень. Известное нам теперь сочетание трех компонентов — философа, варвара и булыжника — и есть магический секрет философского камня, недоступный средневековым алхимикам.



На трех рыбах

Земля точно стоит на трех рыбах. Рыбы эти — щука, карась и камбала. Щука все время пытается поймать карася и поворачивается, оттого и Земля вертится. Камбала светит им плоской жестяной Луной и размышляет о смысле времени, телодвижений и недостижимых рыбьих желаний.



Тяготение

Потолки тяготеют к полу. Удерживают их только прозрачные лиственницы, что дышат в любом замкнутом пространстве, хотя и не видны. Потолки лежат на их макушках и скрипят от неудовлетворенного желания. Пол же стремится отнюдь не навстречу потолку, а вниз, к Матушке-Земле, которая вовсе никуда не стремится, а катается себе круглым шаром от футболиста к футболисту, от пинка к пинку.



Центр Вселенной

Центр Вселенной — это красный хохолок вон того фазана. Фазан движется, порою даже летает, и центр Вселенной перемещается вместе с ним.Почему именно этот фазан, почему его хохолок, спросите вы. Но Тот-Кто-Знает-Ответы заранее пожимает плечами, и при этом покачивается его седой хохолок.



Крестьяне

Дон Хуан Патагонский учил крестьян высиживать яйца. Своей лучшей ученице он дал бесхозное имя Клозетта. Девушка могла довести до проклевывания две дюжины яиц одновременно, причем без малейшего ущерба для чистоты своего нижнего белья. Остальным наука давалась плохо. Дон Хуан устало смотрел на корявые крестьянские лица и каждое утро заставлял дежурного писать на грифельной доске: “Понимание — это еще не всё”.



Не верю!

По новым научным данным, Чингис-Ханом была лошадь Пржевальского, Эзопом — азбука Морзе, Геростратом — статуя Свободы. И все они были живы еще каких-нибудь двадцать лет назад. А вы говорите, перевоплощения. Какие перевоплощения, когда тут такое творится!



Осторожней со змеями

Запуская воздушного змея в терпеливые небеса, вы никогда не знаете, что выловите. Хорошо еще это будет дохлая птица или самолетная жестянка. А если подцепится коряга или, не дай Бог, Луна? Дерзкий змеепускатель тогда окажется в прямой и продолжительной связи с поднебесьем. Да еще не факт, что, если он все-таки решится отпустить змея, тот за ним не погонится.



Среда в среде обитания

Короткий веселый день среда приходит только по очень большим праздникам. Субботе и воскресенью — дням долгим и самоуглубленным — посещения разрешены чаще, раз в месяц, однако они находят способ мелькать за окном каждую неделю. Выход же в незарешеченное пространство стерегут одинаковые бледноунылые будни, всерьез считающие себя нашей средой обитания.



Структурология

Вода распадается на кислород и водород, человек — на скелет и чужие воспоминания, империя — на ностальгию и общность языка. Только камень распадается на камни.



Сердца

В человеке много сердец. Сердце лба мраморное и никогда не крошится, в отличие от кварцевого сердца затылка. Сердце яремной впадины деревянное, хорошо отполированное током крови. Целлулоидное сердце желудка давно переварилось. Есть еще срамное сердце и сердце пяток, но первое не изучено, поскольку прячется где-то в средостениях, а второе и так хорошо ощутимо при ходьбе по житейским джунглям. Говорят, кое у кого обнаруживается сердце сердца, но тайну сию покойнее не приоткрывать.



Уши и мыши

Уши воюют с мышами. Мыши подвижнее, зато уши раньше чуют опасность. Война идет с переменным успехом. Мыши захватили все подполье, стены же целиком под контролем ушей.



Другое полушарие

Имя первопроходца, который обнаружил другое полушарие мозга, неизвестно, но открытие его будет жить в веках. Благодаря ему мы теперь знаем о существовании заповедников мысли, где в зелени зарослей бродят невиданные и доселе неведомые тени. И мы когда-нибудь обязательно посетим эти девственные территории, а покамест изучаем их из безопасного далека.



Разум

Разум обитает в клетке. Клетка несколько тяготится безделием серого мохнатого жильца и предлагает ему то полы вымыть, то суп сварить, но потом в очередной раз осознает, что бесполезно. По ночам, когда клетка спит, разум через щелочку вывинчивается наружу и взмывает в лунные долины, работая кожистыми перепончатыми крыльями.



Василиск

Неправда, что нельзя выдержать взгляд василиска. Ведь василиск запечатлен на нашей самой крупной купюре и криво улыбается кое-кому, к вящему взаимному удовольствию.



Снежный человек

Снежный человек — это та обезьяна, от которой мы все произошли. Он стесняется этого и прячется. Поговорите с ним, он втайне жаждет славы и мечтает о телеэкране, только боится юпитеров.



Новая книга обещаний

Самолетным следом по голубому велюру обещано каждому: “Ecce Homo”. Из домовой книги Господа Бога, правда, не следует, что обещание выполняется. Но всё сглаживают надписи на могильных камнях.



Нависающее

Представьте себе физиономию кота, когда на стул, где он вполглаза дремал, неуклонно стало опускаться чугунное седалище подслеповатой гостьи. Кот все не верил в реальность происходящего и лишь в последний миг соскочил, спасся. А ведь нас всех некий фокусник каждый вечер накрывает безмерно тяжелой черной шляпой с дурацкими зелеными блестками!



Головы

У Гамлета был 58-й размер головы, у Меркуцио — 56-й, у Просперо — 55-й. Зато у Калибана был 62-й. Продолжая изучение предмета, отметим, что у автора этих строк размер головы 57-й, а у Шекспира — 50-й, поскольку его вообще не было. Ну, и что все эти цифры доказывают?



007

Джеймс Бонд вышел в отставку и поселился в расколотом им Советском Союзе. Пенсию ему приносили йоркширские почтовые голуби. По вторникам бывший агент 007 посещал собрания пенсионеров партии, что-то записывал на встроенный в сигарету магнитофон. Собрания заканчивались пением “Интернационала”, но Джеймс Бонд принципиально гундосил в седые усы “Боже, храни королеву”. “Это наш товарищ из развивающихся республик фальшивит”, — с любовью хлопали Бонда по литым плечам верткие старички в пионерских галстуках.



Заговор от коммунизма

На море, на океане, на острове Окаяне, гонит Великий Карла гром с голодным дождем. Молния осияет, гром грянет, дождь польет, глотки зальет. Пена изыде, и язык костян. Как от кочета нет яйца, так от книги блажной нет проку. Ключ в небе, замок в головах. Аминь, трижды.



Не сумев достать билетов

Не сумев достать билетов, мы ползком пробрались в страну молочных рек и медовых берегов. Но мы не нашли там ни молока, ни меда. Не нашли даже березы с золотыми сучьями, изображенной на гербе. Зато было много колбочек и пробирок. Целые холмы колбочек и пробирок. И на каждой — золотым клеймом — птица Сирин, пение медовое, лик молочно-белый, человеческий.



Клады

В нашем отечестве везде под ногами клады. Внимательный странник, да еще с вещим человеком посовещавшись, без труда отыщет места, где лежит золото. Оно совершенно бесхозное, дружелюбное, по первому слову показывается людям и легко может достаться в удел всякому.



Сказочка

В избушке на козьих ножках прописался страшный колдун. Он так зачаровал обширную русскую землю, что все поля стали пустырями, а красны девицы — добрыми молодцами. “Кто рожать-то будет?” — громыхнул Добрыня Никитич. И Баба-Яга с перепугу родила лешего, а тот взял да и вспахал русские пустыри, правда, вкривь и вкось, а почему — леший его знает.



Порядок

На Русь пришел Порядок и занял апартаменты в Кремле. “Я явился”, — оповестил он города и веси.
     “Он явился, — перемолвилась тать, которая в нощи, — он в Кремле сидит”. — “Нехай сидит. Будем знать: в Кремле Порядок, туда воровать не пойдем”.
     И то правда, везде как воровали, так и воруют, а в Кремле — Порядок.



Эволюция

Непомерный рост правой стопы в правящей династии привел к тому, что Петр У держал под пятой пять сотен народов, а Петр УI — уже шесть сотен. У Петра УII возникла необходимость пошевелиться, в результате чего было случайно раздавлено семьдесят народов. Мы ждем, чем же завершится эволюция сей достославной и примечательной во всех отношениях семьи.



Джунгли

Джунгли — это сплетения хвостов. Животных в джунглях много, так что хвосты их паутинятся, как немногие пауки умеют. Сквозь заросли пробираются розовые целлулоидные младенцы, все в одном направлении. Над их головами сияют в небе золотая стрелка и лики Дарвина и Гексли.



В одной из щелей пространства

В одной из щелей пространства ввели удары по макушке фарфоровым богом как средство вразумления. Вразумляемые молча терпели, осознавая глубину своих заблуждений. Бог молча терпел, думая о том, что каждый раз, когда хотят кого-то наказать, наказывают его.



Немецкая птица

Немецкая птица Гефлюгель живет в консервных банках и баночках. Они выполнены как раз по ее размерам. Птица Гефлюгель, как всякое уважающее себя пернатое, после определенного возраста уже не летает, если, конечно, не отправить ее в полет. Давайте на ближайший немецкий праздник устроим праздник, подбросим вверх тысячи и тысячи птиц в баночках и банках!



Эстетика

Сначала Монтекки и Капулетти были друзьями. Но потом возникли разногласия по поводу фасона шляп. Когда замешана эстетика, обязательно воспоследуют горы трупов.



Четвероногие

Стул, как всякое четвероногое, норовист. Трудно вскочить на спинку пробегающего мимо стула, трудно и удержаться там. Непривязанные стулья порой забредают в комнату, смотрят на бледнотелую человеческую мебель и, фыркнув, уходят в леса, под сень раскидистых вековых питекантропов.



Индиоты

В головах индиотов красиво — цветут бумажные сады, журчат фонтанчики с амурами. Однако там душно, как в запертой оранжерее, нас же лишь изредка щекотнет исходящий оттуда приторный парфюмерный аромат. У индиотов своя литература, свои фильмы и песенки, и все это, в сущности, вовсе не изучено, хотя язык у нас с ними один. Правда, индиоты знают заповедные слова индиотов, неизвестные прочим. И ведь ни за что не подумаешь, что на улице нам каждый день встречаются представители этого чужого, загадочного племени!



Тень

Очень трудно совпасть со своей тенью. Она то убегает куда-то вбок, то послушно подползает к подошвам. Крайне нервна, особенно когда берет у вас интервью. Весьма озабочена, какое вам на данный момент полагается освещение.



Что делать со словом

В ближайшем магазине можно приобрести термос для горячих слов, бутыль для едких слов, холодильник для скоропортящихся слов. Можно сдать слово на хранение в книгу [R.I.P.*]. Опаснее же всего дать слову улететь, поскольку оно не исчезнет и не благорастворится, а станет подобным пакету от молока, оставленному на орбите нерадивым космонавтом.



Комета

Если вы поймали комету за хвост, следует держаться за него как можно дольше. Комета все сделает сама — обогреет вас солнцем, осыплет звездным сиянием, проведет вокруг Вселенной. Проблемы возникают, если хвост оказывается скользким. Поэтому к встрече с кометой следует готовиться, набить карманы тальком, а главное — развивать цепкость пальцев. Конечно, нужно еще уметь отличать хвост кометы от прочих скоплений пара и напрасного дыма.



Вулканы

На вулканах живут теплолюбивые туземцы. Они находят в этом удовольствие — им обеспечены горячие завтраки и неизменно теплая постель. Вулканам тоже приятно. Временами они собираются за общим столом со смерчами, наводнениями и эпидемиями, и на обветренных вулканьих ликах читается: эх вы, мясники!



Землетрясение

Землетрясение вызвать легко — для этого нужно хорошенько покачаться на стуле. Совершенствуйтесь — и в конце концов мир будет дрожать по первому вашему телодвижению. Может быть, он станет даже вращаться вокруг вашей оси, если, конечно, у вас есть ось.



Электробритвы

По ночам электробритвы работают: глядишь, лужайка подстрижена, мысли у соседей как-то выровнялись, куда-то делась горка на горизонте. Утром бритвы нам что-то рассказывают, но мы не понимаем их взволнованного жужжания.



Подмены

Солнце можно заменить лучиной, виллу — землянкой, кровать — охапкой сена, еду — травой и кореньями. Только вот человека никем заменить нельзя. Вот этого человека, что живет в землянке на сене и питается кореньями.



Скульптор

Он долго работал над большой бесформенной глыбой по имени Жизнь. Стесывал острые углы, замазывал впадины. Наконец понял: правильная форма недостижима; если уберешь выступ с одной стороны, что-нибудь обязательно выпятится с другой.



Письма с того света

Когда до нас стали доходить письма с того света, мы узнали наконец, кто чем занимается. Шекспир сочиняет драму “Джозеф Сталин”, Бах — кантату на объединение Германии, Лев Толстой перешел в ислам, много молится и зовется теперь Мухаммед Абдулла, Ван Гог впал в черную меланхолию и не работает, потому что нуждается в натуре и ярких красках, а вокруг только прозрачные плащи. Мириады прозрачных плащей цвета осеннего возхдуха.



Прощание симфонии с дирижером

Перед тем, как уйти, попрощайтесь с вещами. Они ответят, хотя и неощутимо, — колыханием травинки, чуть брезжущим светом в безлунную ночь. Вещи давно привыкли подолгу прощаться с нами, привыкли и к тому, что прощальные их знаки всегда остаются безответными. Уходя, ответьте на вечное прощание природы.




Из сборника КНИГА ДЛЯ ПОСЕТИТЕЛЕЙ

Москва - Париж - Нью-Йорк, "Третья волна", 2001


© Анатолий Кудрявицкий, 2001




ПРОЗОСТИХИ 1998, 2001 - 2002



Человеческое измерение

Прибор, называющийся «ростомер», измеряет совсем не то, что нам кажется. Человек становится в закуток для ног, умственный рост его возвышается, возвышается… Тут на голову человеку опускают планку, то есть доску. Дальнейшее зависит от того, как сильно давить на доску. Таким образом, рост человека – это то, что остается от его высоты после употребления прижимающей доски.
     Доски же в различных странах разные. Где-то из легкого липового дерева, где-то стальные или даже свинцовые. Бывают и доски на пружине. Поэтому некоторые высокие люди в своей стране считаются карликами, и наоборот.
     Профессия измерителя – это почетная профессия. По главным измерителям судят о высоте государства. Высоту же самих измерителей никто никогда не мерил; оттого мы не знаем, как отличать их в толпе, если они, конечно, позволяют себе оказаться в толпе.



Книга Мерос

Папирусный свиток, найденный недавно в пустыне Каро-Канн, сделал бессмысленным отныне занятие летописца. На бесконечных витках книги Мерос, каковое название проставлено чьей-то неуверенной рукой вверху свитка, скачут всадники, звенят мечи, летят колесницы, рушатся города. Свиток поглощает все происходившие в прошлом события, вплоть до сего дня. Книга Мерос становится все больше, то есть длиннее, память человеческая – все короче. Скоро свиток догонит течение времени, а затем, наверное, обгонит его, и мы будем по утрам читать, что нам предстоит совершить в течение дня. Что мы станем делать, когда будем знать, что сделаем, – вот в чем вопрос.


(два текста из журнала «Дружба народов» 1998, № 1)


© Анатолий Кудрявицкий, 1998



О писательстве

Буквы пишутся просто. Берется берестяной желобок и заполняется несколько раз пропущенной через сито и через себя землей. Вырастает нечто, обладающее цветовым многообразием и ветвяным ногообразием.
     Фраза пишется просто. Из берестяных желобков составляется узор, читаемый всяким по-каждому и несущий смысловую и лиственную нагрузку.
     Хорошая проза говорит: я…


Опубликовано в журнале «Черновик» № 14


© Анатолий Кудрявицкий, 1999



Великий Каменный Лик

Наконец изыскав в горах Великий Каменный Лик, мы обнаружили, что он огромная гипсовая маска. Мы даже истончились проникнуть за нее. В лобной пазухе вились летучие мыши, в карманах носа ужимались ужи, выше подбородка стояла гнилая лягушачья вода, придавая форму выпуклым мешкам губ. И ведь это те самые губы, малейшее шевеление которых так долго вело нас по жизненной стезе!



Графины

Последний из наказательных процессов был над графинами. Разысканный Бог весть где зеленоватый богемский графин без пробки, склонив горлышко, слушал народного заседателя. Его надтреснутая приземистая жена отвечала горестным стеклянным звяком на каждое обвинение. Чем все это кончилось, знает недавно устаревший учебник истории, процесс над которым только еще готовится.



Аллегория и аллитерация

Когда аллегорией власти высовывается аллигатор, поневоле начинают булькать мысли, кто же от него защищать будет. «Ну, есть у нас на всякий случай такой Тугарин Змеевич», - нехотя дают справку рыбы-прилипалы. И вскоре или невскоре приходится таки обращаться к этому Тугарину Змеевичу, но он к тому моменту успевает переименоваться в Змея Тугариновича, что отлично избавляет его от полуморальных обязательств кого-либо защищать.



Месяц растущий и стареющий

Растущий месяц хорошо использовать для резки овощей. Чтобы делить мясную тушу, следует взять месяц потолще. Стареющий месяц пригоден лишь для того, чтобы косить траву. Когда он уже совсем стареющий, место ему в пролетарской символике серпа и молота.
     Между прочим, стареющий месяц после некоторого затмения превращается вновь в растущий. А вы что-то бормочете про девять и сорок дней…



Проблемы языка

Мир не говорит на русском языке. Россия тоже не говорит на русском языке и даже разыскивает его как иностранного агента. Русский язык, который вовсе не говорит по-русски, отсиживается в двух-трех книгах, питается кореньями вкусных слов и ждет темноты, чтобы прогуляться по некоторым лингвистическим извилинам.



Две гимнопедии

Гимнопедия 1 (в мажоре)

Было плоско, советско и гадко. В морозном тумане восстал всезмей Какжетак, взвинтился выше затылков, подавил продремавшееся, стало быть, большинство, выскреб из ушных щелей проклятьем заклейменного, кровезнаменного. В лысых мячах зазвенели горошины.

Гимнопедия 2 (в миноре)

Восстал проклятьем заклейменный, кровезнаменный, вскребся в щели ушей, зазвенел горошинами в лысых мячах. Заколебался было в морозном тумане змейчик Какжетак, взвинтился выше затылков, но тут продремалось всеподавляющее, стало быть, большинство, и снова стало плоско, советско и гадко.



Наклон зрения

Есть и такие, что ищут человеческие законы звериных законов. И тигриная шерсть для них – шарфик. Легко живется зеркалу, выбирающему, что отражать. Но и зеркала эти – первые на очереди к межвременной свалке.



О вещественном

Исхудав от голода, ничего не остается, как рассуждать о пользе воздержания от еды. Сегодняшний лев, конечно, вещественнее вчерашних двух, но, на худой конец, и картинка со львом сгодится, и шерстинка вместо львиной доли. И лучше не думать о вечерней сытости тех, кто стоит на забое и разделке туш или душ.


Опубликовано в журнале «Окно» № 1


© Анатолий Кудрявицкий, 2008




ПРОЗОСТИХИ 2005



Оазис

Демон готовых вещей строит потемкинские деревни. Дух, именуемый Торичелли, работает не так крупноблочно и, в основном, поддувает миражи культуры. Мелкий же бес Сделайсам разрисовывает кустиками вполне каракумский пейзаж.
     Есть, конечно, и общее правило, и оно таково: если вас приглашают в оазис, вы в пустыне.




Ветер истории

Нищий стоял в подземном переходе у министерства образования. Завидев редкого прохожего, он жестом фокусника расстегивал долгополое наркомовское пальто. Приоткрывалось обещанное им еще издалека искусство будущего – карманчики с поэтами, музыкантами и актерами. Нашарив фигурку, он начинал надувать ее напрасным воздухом.
     Никто не обращал на него никакого внимания, все торопились по своим делам. Ближе к ночи пара культурноозабоченных прохожих подбросила на ходу идею надуть сразу все фигурки.
     Наконец часы пробили полночь. Фигурки глазели на концертные и театральные афиши и марионеточно кланялись на ветру.



Свидетель подводного времени

Редко кто замечал, что у осьминога, помимо восьми ног, имеется еще и галстук. Осьминог вряд ли способен объяснить, зачем ему нужна сия парадная деталь туалета, – разве что как знак слишком часто колеблемого самоуважения? В общем и целом, осьминог честен, скрупулезен и небогат. Ему немного нужно. Постигая бесконечность подводных тропинок, на которых заблудилась его эпоха, он думает о себе: я существо без имени и биографии. Есть тело, да и то почти прозрачно. Мозг прозрачен совсем. Воспоминания постепенно обесцвечиваются, голос не слышен под спудом глухих вод. Что же осталось? Что осталось?
     Акулы криво улыбаются: много осталось – чернила.



Червь сомнения

В школе здравого смысла вещи изучают концепцию себя. Червь сомнения тоже обретается здесь, он утончает чужие извилины и питается запретными плодами из пришкольного сада.
     Тем временем небо расцветает вопросительными знаками и  двусмысленными улыбками. Градом падают слова небесного словаря. Люди разбирают их на бруски, мастерят языковые барьеры и глухонемые заборы. За одним из них вещи держат экзамен на право называться вещами.
     Вскоре оттуда раздается утробный шепот: «Жалость прошла испытание: жалость – всегда жалость. Любовь отправлена на переэкзаменовку».
     Червь конвульсивно извивается с сознанием выполненного долга.




Бездна зовет


Ночь дрейфовала по черной речке от селения к селению, от столетия к столетию. История плыла следом, пофыркивая и отплевываясь илом. В какой-то точке пространства случилась незапланированная остановка, и во вневременном молчании послышалось: «Прощайте, Рамирес, Гонзалес и Родригес! Бездна зовет вас».
     Затем последовала отрывистая команда – и всплеск…
     Из тьмы вышел генерал и объявил, где воспоследует следующая незапланированная остановка. На генеральском мундире позвякивали загадочным золотом новенькие медали с изображениями Рамиреса, Гонзалеса и Родригеса.
     Тьма сделала то, что она умеет делать лучше всего: сомкнулась.



Свет

На каждые восемь человек приходится один лунный луч. Самоубийства и заболевания глаз порой нарушают эту пропорцию. Конечно, подпотолочные ангелочки с серебряными крылышками несколько подбавляют света, и то же делает птица Феникс, периодически одевающаяся пламенем на потеху потерянных поколений. Но самое грустное – что сдавая на склад использованные телесные оболочки, какой-нибудь блюститель вневременного порядка нет-нет да и забывает извлечь из них внутренний свет.



Слоновья трава

В магазине памяти продается будущее, однако у прохожих почему-то на зубах настоящее похрустывает, да и бутылку с забвением каждый держит наизготовку. А за углом собираются мячеголовые и двухкомандно выходят на поле, уже засеянное четырехметровой слоновьей травой.

 (все тексты из журнала «Другое полушарие» № 2, 2007)



Агамемнон в Кембридже

Агамемнон читает лекции по психологии. «Любишь, когда не знаешь, знаешь, когда ненавидишь», - говорит он. «И знание меняет твое лицо, в результате чего к сорока годам получаешь двусмысленные поздравления из зеркала», - добавляет чей-то портрет со стены.
     После лекции Агамемнон пьет козье молоко в баре. Молоко специально доставляют для него с ирландской фермы.
     «Важна ли для ученого мужского пола личная жизнь?» – спрашивает кто-то из студентов. Поперхнувшись, Агамемнон думает: отправить бы плута к Плутону за такие намеки, но вслух невозмутимо отвечает: «Мужчина может жить и в небесном пейзаже. Да-да, и гадать на любовь девушек и всех людей. Облака ему таковую любовь изобразят, и даже вполне фигурально – явят три благородных видения».



Ностальгия

Через полтора века Гоголь вернулся в Италию – на этот раз под фамилией Тарковский. Периодически шарахаясь от мопедов, он гулял по Палатину и неожиданно вышел к могиле, где покоится римская словесность. Могила его испугала, он не любил могил, словесности и самого Рима.
     Болезненно передернувшись, он возвратился в отель, взял ключ у портье и при этом заметил, что вот он снова отражается в чужих зеркалах. Подбородок знакомый, но губы говорят на незнакомом языке, думал Гоголь. Что они говорят? Что человека легко перевести на иное наречие, но кто читать-то будет?
     Вечером он очинил найденное в каком-то парке лебединое перо и чернилами цвета пламени записал в блокноте: «Тот, кто читает не написанное мною, но меня, находит в этом странное удовольствие. Иначе он бы не тешился этим так долго. Собственно, он всегда может захлопнуть книгу без всяких для себя моральных последствий. Я как будто тоже могу захлопнуться, но не делаю этого, поскольку имею профессиональную привычку дочитывать до конца двухтомные романы и досматривать до погружения в сон двухсерийные фильмы».



Причина и следствие

Антон ван Левенгук смастерил подзорную трубу, в которую видно прошлое. В прошлом этом выискивались то динозавры, то блохи величиной с мамонтов, и их было столько, что Левенгук каждый раз испуганно отнимал трубу от глаза.
     Успокоившись стаканчиком имбирного пива, Левенгук выходил в город. Он останавливался в каком-нибудь сквере, клал ладонь на ствол дерева и терпеливо ждал, пока на нее вскарабкается жучок или муравей.
     «Маленькие, пока еще маленькие», - шептал Левенгук, в некотором помрачении рассудка путая прошлое с будущим и причину со следствием.


(три текста из журнала «Дети Ра» № 17, 2006)



Пабако

Фрукт пабако – экзотический фрукт. Он растет не везде; можно сказать, он вообще нигде не растет, но все же его откуда-то приносят, ставят на стол – и обнаруживают его съедобность, к вящему своему удовольствию. Так что плод пабако был бы почти плодом ума, если бы не его сочная голубая мякоть под белоснежной кожей. Плодоножка же у него красная, поэтому дерево пабако объявлено священным в странах с красно-бело-синими флагами. Поскольку таких стран великое множество, плоды пабако считают в каждой из них национальным блюдом.
     Многим, наверное, доводилось покупать пакеты с соком пабако, от которого кожа становится белой, глаза – голубыми, а на щеках проступает так называемый стыдливый румянец вкушающего пабако – ведь даже полулитровые пакеты с этим соком столь дороги, что их покупают лишь по ежемесячным национальным праздникам. Говорят, это даже к лучшему, потому что при более частом потреблении сока или компота из нарезанных ломтиками бело-голубых долек с мягкими хрустящими на зубах красными плодоножками цвета ложатся на человека по-иному: голубой, вернее, синей становится кожа, красными – глаза, а белоснежными – волосы. Такие люди вызывают у встречных священный ужас, как древние пророки; их обходят стороной и предоставляют им заниматься самым неприятным делом – радением о своей сине-бело-красной стране. Этих седых субъектов с налитыми кровью глазами и синюшной кожей возят в машинах без стекол и поселяют в домах с непрозрачными окнами.
     В одной стране плод пабако попал даже на государственный флаг, вместе с тремя львами, которые уже много лет скалят на него зубы, но укусить не могут. Сей флаг долженствует выражать невозможность достижения полного человеческого счастья, о чем жители бело-сине-красной страны догадывались еще задолго до появления у них этого флага.
     Автор этих заметок должен признаться, что он вкушал сии диковинные плоды, причем вполне легально. Как и остальным так называемым причастным, ему дозволено также писать о таких высоких материях, как священное древо пабако, ежемесячные национальные праздники и радение о родной стране. Причастные пишут на белой бумаге красными чернилами, а иногда даже той голубой жидкостью, что течет в их жилах.


(из журнала “Lettres Russes” № 23, Париж, Франция)



Прогулка

Выходя в город, профессор Таузентойфель надевает слепые очки, берет в руки цветущую трость и выверяет угол наклона своего туловища. Правильный угол составляет сорок пять градусов минус температура воздуха.
     Профессор питается запахами. Поскольку в городе профессорам и запахам раздолье, профессор наслаждается прогулкой. Он подробно обнюхивает каждую коровью лепешку, каждый цветок подсолнуха. Особенно долго профессор стоит перед свинарниками. Не то чтобы он любовался свиньями, нет, просто он чувствует на себе их обожающие взгляды.
     Заслышав скрип мельничных колес, профессор поворачивает на этот звук и попадает в центр города. Вот он выходит на центральную площадь и нюхает молодую синеву васильков на необъятном поле – человек, собою примиривший противоречия этого алогичного мира.


(из журнала “Новое Литературное Обозрение”)




ПРОЗОСТИХИ 2012 - 2013


Самомучо

 

«Бесаме мучо» – мучило беса. «Отстойно», – осело в стакане. Остальное было бахромой снега в рождественском стекле, индейкой протоамериканского обеда, программой безмолвного концерта. «На Истре искреннее, в стране странное», – чревовещали щели. Но внимание не обращалово, дело не делово, слово не вымолв...

 

 

Прежде недоописанное

 

Перепел свои кричалки, перечитал черное. Тем временем мир повернулся к нему склизким полузабытым. «Гр-ру», – сгрудились гуру. Лошади бессмысла услышали «Тпр-ру», – и всё застыло. Однако мир, не совращая внимания с колеи, продолжал скользить маслено, особенно для ухожилых наездников.

 

 

Магия гаммы

 

Вниз по ступеням клавишей в басовые глубины, и вверх соловейчиком в хрустальный хруст. Попутно – колючие диезы изгородью; обратно – роща засохших бемолей. Пальцеруки обгоняют пальценогов, седалище мудро отдыхает на кожаном. В голове загорается солнце и плавит мысли в литые оловянные нотки. Не подставишь тетрадь – ухихикаются, скатятся через край искать другого мага.

 

 

(Из «Журнала Поэтов», № 1, 2013)

 

 

 

Синесон

 

Синесну снится синесон. Заоблачными глазами можно увидеть ушедшее и промелькнувшее. Говорят, что было, то и будет. Говорят, никофракийский чалис наполнен Аполлоном. Говорят, голутвинский оборотень сумеречно куплетирует девушек. Услышав, что говорят, учись раздраивать люк, выплывать в прозрачность и светлоглазо читать подводные таблички знания.

 

 

 

Приметометкость

 

Увидеть ртуть – к разлитию желчи. Мончегорского соболя – к всенародному вечу. Баранью шкуру – к печеночной колике. Гальку на берегу – к прибавлению в бараньем стаде. Предвыборная речь – к трихинеллезу. Собор – к обильному завтраку.

 

 

 

Пою мета-тело

 

Мета-тела с привязанными головами. С бонбоньерками голов. У каждого мозга своя конфета, сахарная или лакричная, лекарственная или кирпичная. Знай свой мозговкус и чужой мозгозапах. Отдыхай в телокоробочке среди мета-тел, темо-тел и пусто-тел. Коробочку ротораскроют – а там ты, пионероготовый. Настоявшийся, крепкий за все эти запертые годы.

 

 

 

Осанна саням

 

Саннополет мимо соннопамятников, бронзофонарных львов, толпы деревьев. Не каждая белка летяга, не каждый ветер свистун. Избегать шагающих навстречу домов легче, чем обгонять медленных милиционеров. Пришпоривать полет ногами легче, чем тормозить головой. Кто попал в снеготалое, летит дальше самолетом или автобусом и приземляется в чужедалье, в свою оценочную стоимость.

 

 

(Из «Журнала Поэтов», № 9, 2012)

 



© Анатолий Кудрявицкий, 2006

Все права защищены.
Перепечатка без разрешения правообладателя
будет преследоваться по закону.
За разрешением обращаться:
akudryavitsky[at]mail.ru



Page copy protected against web site content infringement by Copyscape