Российский короткий рассказ в духе магического реализма

Эссе из книги «Жужукины дети, или Притча о недостойном соседе. Антология короткого рассказа. Россия, 2-я половина ХХ в. Сост. А. Кудрявицкий. – М.: Новое литературное обозрение, 2000. – 640 с.

«У нас сейчас нет глаза и нет уха для всего этого, - сказал 26 марта 1973 года Михаил Бахтин в беседе с В.Д. Дувакиным о проза­ической миниатюре. - Я считаю это, во всяком случае, очень инте­ресно, очень тонко и, в конце концов, считаю, что это и значитель­но. Но этот стиль, этот характер в литературе... его не знают. Не признают и не понимают». И далее: «В литературе это, конечно, линия определенная. <...> Может быть, итог будет очень поздно, много спустя»*. Кажется, он предвидел: подведение итогов отодви­нется на конец века.

В настоящем издании собраны короткие, или, по определению Сергея Юрьенена, сверхкраткие рассказы (объемом не более двух тысяч слов). Такие рассказы бытуют в отечественной литературе давно и могут быть условно подразделены на три типа:

1) реалистический рассказ;

2) рассказ-фельетон в жанре злободневной сатиры или юмора

(и в манере, например, Антоши Чехонте, сатириконовцев и Зощен­ко);

3) рассказ в жанре магического реализма.

В антологии представлены тексты только последнего, третьего типа, то есть написанные в духе магического реализма. Термин «магический реализм» применительно к литературе впервые был предложен французским критиком Эдмоном Жалу в 1931 году. Вот что он писал: «Роль магического реализма состоит в отыскании в реальности того, что есть в ней странного, лирического и даже фантастического – тех элементов, благодаря которым повседнев­ная жизнь становится доступной поэтическим, сюрреалистическим и даже символическим преображениям»**. Для магического реализ­ма характерно остранение, доведение до абсурда, до карикатуры худших человеческих черт, намеренный анахронизм в истории, раз­мытость географических реалий, сгущение во сне наиболее гротес­кных проявлений сознания и бытия, притчевость или сказочность композиции. С помощью этих приемов создается – или возникает помимо воли автора – магическая реальность. Литература маги­ческого реализма, в отличие от сюрреалистической, часто несет познавательную функцию, не только оперирует с субъективными особенностями авторского восприятия, но и использует их для ха­рактеристики личности или эпохи. «Аберрации зрения» у магичес­ких реалистов помогают им в этом.

По-русски термин «магический реализм» впервые употребил замечательный эмигрантский художник и хороший прозаик Сер­гей Шаршун. В своей статье 1932 года в журнале «Числа» он назы­вает Гоголя «великим родоначальником нашего магического реа­лизма»*** и характеризует многих русских писателей последующих поколений как авторов этого направления.                                           .

ХХ век – пора расцвета русского магического реализма, в том числе и в литературе. В основном он существовал именно в жанре прозаической миниатюры. По-разному развивали этот жанр симво­листы и футуристы в начале века, обэриуты в 30-х годах и писате­ли последующих поколений. Магическая реальность возникала в сказках и стихопрозе, в притчах и абсурдистских текстах.

К сожалению, рамки настоящего издания не позволяют нам дать ретроспективу лучших образцов жанра за весь ХХ век, хотя мы располагаем таким материалом. Нам уже довелось писать о путях развития российской прозаической миниатюры в ХХ веке, в том числе в первой его половине****. В этой книге публикуются лишь тек­сты, написанные во второй половине столетия.

После окончания Второй мировой войны последовали вплоть до смерти Сталина годы жесточайшей реакции. Однако творчес­кие достижения безвременно погибших Хармса, Введенского, Си­гизмунда Кржижановского не остались втуне. В миниатюре после­дователем обэриутов стал, прежде всего, Виктор Голявкин, сумев­ший в то же время выработать собственный самобытный стиль. Голявкин ироничен, но его ирония не похожа на беспощадную иро­нию Хармса-прозаика: она обычно добрая – не зря ведь Голявкин известен и как детский писатель. В отличие от Хармса и других обэриутов, У Голявкина не найдешь элементов театральной игры, клоунады. По своей природе он лирик, и стрелы его насмешки по­падают чаще не в социальные мишени, а в несовершенства челове­ческой натуры.

Творчество Виктора Толявкина повлияло на более молодых его современников. Постепенно сложилась так называемая «питерская школа» магического реализма. Из наиболее интересных миниатю­ристов, последователей Голявкина, назовем Андрея Битова, Влади­мира Марамзина, Александра Житинского, Олега Григорьева, Вале­рия Попова, Валерия Роньшина. С большой степенью приблизи­тельности их можно охарактеризовать как сатириков-абсурдистов.

Другая, «московская», школа магического реализма складыва­лась не так быстро. В конце 60-х годов начинали работать в этом жанре такие писатели, как Евгений Кропивницкий, Георгий Балл, Геннадий Цыферов, Роза Хуснутдинова, Аркадий Гаврилов, Миха­ил Соковнин. К сожалению, никто из них не пользовался такой известностью (имеется в виду известность неофициальная, каковая только и была возможна для писателей этого направления), как Голявкин в Ленинграде, тексты их практически не публиковались, а потому всем названным прозаикам приходилось работать как бы в вакууме – каждый был уверен, что подобную странную или даже сумасшедшую прозу пишет он один. Эта «глухота паучья», пользу­ясь – выражением Мандельштама, продолжалась долгие годы. До последнего времени не все тексты авторов «московской школы» магического реализма были доступны читателю: так, до сих пор не была опубликована «взрослая» проза сказочника Цыферова, как и замечательная «Другая действительность» Аркадия Гаврилова, свое­образная симфония снов; большая же часть коротких рассказов Е.Л. Кропивницкого вообще утрачена.

Тексты авторов «московской школы», как правило, отличаются сложной композицией, прихотливым узором прозаической ткани; они скорее странные, чем смешные. Были, конечно, и исключения: гротескные «рассказики» москвичей Андрея Сергеева и – более поздние по времени – Владимира Тучкова ближе по манере к пи­терским сатириконо-абсурдистским миниатюрам.

Лирико-импрессионистическую линию московских магических реалистов 60-70-х годов продолжили в последующее десятилетие такие авторы, как Юрий Мамлеев, Людмила Петрушевская, Вадим Козовой, Дан Маркович, Нина Габриэлян и другие. Каждый из этих очень разных прозаиков продемонстрировал свое понимание маги­ческого реализма: «жестокий магический реализм» Мамлеева ни­чем не напоминает лирику Нины Габриэлян, философские же притчи Дана Марковича резко контрастируют с сатирической притчевос­тью «Диких животных сказок» Петрушевской-. Из тех, кто продол­жал линию «московской школы» уже в 90-х назовем таких авторов, как Алексей Андреев, Игорь Жуков, Игорь Кецельман; сюда же автор предисловия отнес бы и себя. Приведенный перечень демонстри­рует появление нового поколения прозаиков, для которых маги­ческий реализм стал основным творческим принципом, а мини­атюра – привычным способом самовыражения.

Понятие «школы», как доказывают многочисленные исключе­ния из отнюдь не навязываемых нами правил, скорее связано не с географией, а с самоощущением, даже с самоопределением писате­лей. Все же некоторые общие черты обнаруживают, например, про­изведения сформировавшихся на юге бывшего Советского Союза прозаиков Константина Победина, Марины Вишневецкой, Ольги Ильницкой. Быть может, есть смысл говорить и о «южнорусской школе» магического реализма, которая зародилась значительно позже, чем «питерская» и «московская» – в конце 80-х годов.

Зерна, брошенные на благодатную почву, иногда прорастают че­рез многие годы. Так вышло и с прозой так называемой лианозовс­кой школы. Из «лианозовцев» прозу в 70-е годы писал, как мы уже упоминали, лишь основоположник школы ЕЛ. Кропивницкий, при­чем писал исключительно миниатюры. Другие же «лианозовцы» ­– поэты Генрих Сапгир и Игорь Холин – обратились к прозе, в част­ности к прозаической миниатюре, лишь в начале 90-х, и, надо ска­зать, весьма продуктивно. Несколько циклов рассказов Сапгира составили книгу прозы «Летящий и спящий», вышедшую в 1997 году и обогатившую жанр не только идеями, но и собственным неповтори­мым мироощущением автора. Другой «лианозовец», Игорь Холин, работал в более гротескной манере, его конек – остроумная притча, апокриф, анекдот, обычно с парадоксальной концовкой.

В конце ХХ века магический реализм – это мощное эстетичес­кое направление, постепенно приходящее на смену соц-арту и на­ходящееся на границе – или, если угодно, на стыке – постмодер­низма и постреализма. Эпоха Интернета и виртуальных пространств тяготеет к магической реальности. Неслучайна популярность это­го направления среди современных авторов, чьи тексты лавиной обрушились на составителя; еще менее случайно стремление к дроб­лению реальности на фрагменты, на своеобразные «клипы», кото­рые и запечатлеваются в виде миниатюр. В нашем распоряжении было гораздо больше заслуживающих внимания рассказов, чем могла бы вместить эта книга. Не исключено также, что при подготовке настоящего издания были пропущены интересные, но не попавшие в поле зрения составителя авторы и тексты. В конце концов, это первая попытка подобного рода. Мы вполне уверены, что через какое-то время возникнет необходимость еще одной подобной ан­тологии, очевидно более полной и охватывающей больший период времени. Заманчиво было бы проследить историю короткого рас­сказа начиная с XIX века; к тому же развитие жанра идет стреми­тельно, и появляются новые примечательные авторы, причем не только в Москве и Санкт-Петербурге. Не случайно так широка уже сейчас география жанра: здесь представлены писатели из многих регионов России, а также из ближнего и дальнего зарубежья. Есть среди них те, кто пишет исключительно миниатюры, есть и дру­гие, становящиеся на время «гостями в стране миниатюры (а иног­да и магической реальности»): например, Феликс Розинер, Юрий Коваль, Евгений Попов, Валерий Попов, Вячеслав Пьецух, Валерия Нарбикова, Нина Садур.

Необходимо упомянуть и о том, что в наше распоряжение было предоставлено и множество текстов – причем удачных! – кото­рые трудно отнести к какому-либо определенному жанру. Нам в своей работе приходилось, иногда с трудом, дифференцировать сверх­краткий рассказ в духе магического реализма от стихотворения в прозе, от детской сказки, от микроэссе, от развернутого афоризма и анекдота, а также, конечно, от рассказа реалистического, научно-­фантастического и фельетонно-памфлетного. Порою мы вынужде­ны были отказываться от интересных текстов, выходящих за границы жанра: нам все же хотелось границы эти очертить.

Многие прозаики-миниатюристы со времен Елены Гуро стре­мились, циклизировать свои тексты. Нам приходилось зачастую «разбивать» циклы миниатюр и публиковать отдельные вещи. Дело в том, что в авторские циклы попадают порою самые разнородные тексты, объединяя которые, автор преследует свои цели. Да и во­обще настоящая книга – антология отдельных текстов избранного нами жанра. Специфику же этого самого жанра хорошо понимал М.М. Бахтин, сказавший в упомянутой выше беседе с В.Д. Дуваки­ным: «Циклы можно создавать, но вообще каждая вещь сама себе довлеет – она сама по себе ценна».

Короткому рассказу в уходящем веке редко уделяли внимание критики и предоставляли место толстые журналы. Многие из со­бранных нами текстов годами покоились в столах и архивах. Пришла пора познакомить читателя с этой другой прозой.

Примечания

* Беседы В. А. Дувакина с М. М. Бахтиным. М.: Прогресс, 1996. С. 220-226.
 ** Цит. по: Шаршун С. Магический реализм. - Числа. 1932, № 6. С. 229.
 *** Там же.
 **** Кудрявицкий А. Сущая видимость, или Магическая реальность в зеркале ми­ниатюры.  - Новое литературное обозрение. 1997, № 28. С. 285-291.

 © Анатолий Кудрявицкий, 2000

 Минимизация текста

Миниэссе

Злостный малолетний хулиган ломает игрушку из любви к разрушению, нормальный ребенок чтобы усвоить, как она устроена. Когда я как-то незаметно стал злостным и не имеющим оправдательных ссылок на возраст написателем текстов, меня начало интересовать, как устроены изнутри другие тексты; скажем, известные стихи, старые заслуженные игрушки поколений. Что, собственно, остается если сохранить лишь основной логический стержень и убрать забавы прошлых двух веков - словесные конфетти, серпантин и мишуру. В результате получилось то, что получилось.

Важно сознавать, что ни единое слово в «минимизированных текстах» не пришло со стороны, весь вербальный остаток осел из оригинального текста, просеялся сквозь сито логического отбора, Такой приём, между прочим, помогал понять, есть ли вообще в стихотворении смысловой стержень или оно суть набор украшений. В последнем случае, легко догадаться, сквозь сито не просеивалось ничего.

Итак, игрушка приняла вид жужжащего моторчика со стерженьком, где раньше были крылья. Читатель, впавший в эмоциональное расстройство при виде сломанной игрушки, может легко удостовериться в том, что его любимые словесные утехи в результате моей разрушительной работы вовсе не пострадали, а остались невредимыми на своих насиженных местах в антологиях и собраниях сочинений.